Интервью с президентом НИИ неотложной детской хирургии и травматологии Леонидом Рошалем
Детский доктор мира. Это звание Леонид Рошаль носит больше двух десятилетий. Получил он его за готовность в любую минуту быть там, где нужна его помощь.
Легендарный педиатр, президент НИИ неотложной детской хирургии и травматологии, директор НИИ неотложной детской хирургии и травматологии Леонид Рошаль рассказал о своей семье и своих пристрастиях.
— Многие врачи говорят, что они никогда не стали бы делать операции и вообще работать со своими родными, близкими. А вы, я знаю, аппендицит своему сыну удаляли и, по-моему, брата родного оперировали?
— Брату было 30 лет, когда он пришел ко мне: «Леня, у меня чего-то поясница болит». Ну, я: «Радикулит, Витя, ты чего? Все нормально». Проходит неделя, две. «Нет, Лень, болит». Говорю: «Давай снимок делать». Я в МОНИКах тогда работал, в Московском областном институте. Снимок сделали. Огромная опухоль поджелудочной железы с прорастанием... Говорят: «Он не операбельный».
Отвечаю: «Надо делать все равно». Прекрасные хирурги работали: и полостные, и торакальные (торакальная хирургия — хирургия органов грудной клетки. — «ВМ»). Лучшие врачи встали к столу. Звонят мне: «Лень, мы ничего сделать не можем. Приходи». Я пришел… Потом год химиотерапии, боли. Это ужасно, ужасно все... Его не стало.
И сына своего я оперировал. Я работал в Русаковской больнице — Святого Владимира сейчас называется. У него было подозрение на острый аппендицит. И был замечательный совершенно детский доктор Долецкий Станислав Яковлевич — один из моих учителей. Он говорит: «Ну что же, надо оперировать. Пойдешь в операционную?» Я отвечаю: «Конечно, пойду». И мы пошли вместе с ними. Когда меня потом спрашивали — почему, я объясняю, что если я профессионал и понимаю, что я это умею делать, и делать неплохо, почему я не могу это сделать для своего сына?
— Вы в Евгении, внучке, что-то видите от ее прабабушки, вашей мамы?
— Я вас должен расстроить: я нахожу черты своей мамы в моей… правнучке.
— У внучки уже дочка родилась?! Как назвали?
— Мия. Такое золотко, такая потрясающая! Мой отец говорил, когда у меня сын родился: «Лень, ты не понимаешь, что такое любовь деда к внукам и любовь отца, это разное». И я это ощутил, когда у меня родился сын и когда родилась внучка. А уж когда правнучка! Я не думал, что доживу до этого времени. И вот в ней — я про себя, окружающим этого не говорю — я и вижу черты моей мамы. Но она более энергичная, конечно, как юла все время. Мама поспокойнее была. Красивая, спокойная женщина.
— А то, что сын не пошел по отцовским стопам, не огорчает? Сергей Леонидович ведь сперва вроде был дерматологом, но потом отошел от медицины?
— Я никогда не настаивал: пойди туда учиться или сюда — не надо, предоставил полную свободу выбора. Я, кстати, за всю жизнь ни разу его не ударил... Так вот, когда мы жили под Москвой, он сам нашел школу с медицинским уклоном и пошел в нее. И поступил в институт, и окончил.
— Тот же, что и вы?
— Да, тоже 2-й Медицинский институт, педиатрический факультет. Но постепенно я почувствовал, что он охладевает к этой работе. Он не меркантильный, но сказал: «Папа, я не очень хочу жить от зарплаты до зарплаты». Да, я горжусь, что у меня такой сын. Очень хороший парень, добрый, разумный человек, отец замечательный. А дед бешеный совершенно (ему уже 60 лет — моему сыну). Его любят друзья, он пакости в жизни не делает. И живет так средне — не богато и не бедно. Хорошая семья.
— А избранник вашей внучки тоже к медицине не имеет отношения?
— Нет, никакого.
— И вы не переживаете, что династию врачебную не выстроили?
— Я никогда не ставил целью, чтобы была династия. Если бы жизнь повернулась по-другому, и сын бы пошел по моим стопам и стал бы детским хирургом, и мы бы работали в одном коллективе, я бы был доволен. Правда, думаю, по сегодняшним временам мне бы сказали: «Знаешь, это семейственность. Так что или ты, или он». Ну такая это глупость, я не понимаю! Точно так же, как я не понимаю пресловутый возрастной ценз: до 70 лет работай, а потом уходи. Не важно, сколько лет человеку. Важно другое: он еще что-нибудь соображает, что-то полезное делает или нет. Если откровенно, вот я лично самые серьезные вещи сделал с 65 до 85 лет.
— Вы несколько раз упрекали журналистов, говоря, что в последние годы реноме профессии врача, скажем так, пострадало по их вине. Вы считаете, что только мы в этом виноваты?
— Я не про это говорю. Я говорю, что жизнь сегодня изменилась. И сегодня все медики как под лупой. Пришли новые технологии, пришел интернет. Можно, сидя в деревне под Благовещенском, будучи недовольным тем, как тебя встретил доктор, вернуться домой, сесть к компьютеру и написать жалобу Путину, Медведеву, в Министерство здравоохранения, в прокуратуру, в следственные органы — да куда хотите. И создается шквал...
Медицина — это не точная наука, это не математика. Это интеллект, человеческие знания, опыт, это интуиция. Вот спросите меня: «Ну почему ты поставил этот диагноз?» А я скажу, что я не знаю. Ну как объяснить, что, общаясь с ребенком, ты обращаешь внимание абсолютно на все: на особенности его поведения, на мимику, на любую, казалось бы, мелочь...
Возможность диагностических сомнений или каких-то тактических ошибок, она велика. Мы же не можем найти двух людей с одинаковой анатомией, с одинаковой физиологией. Вот этот сосудик проходит так, а вот этот — вот там. И нет врача, который в жизни никогда бы не сомневался в диагнозе. И человека сажать в тюрьму за это? Мы подходим еще и ко второй составляющей этого процесса — финансовой. Существует группа юристов, которые паразитируют на нашей медицине. Дело доходит до того, что они выискивают родственников больных, у которых были осложнения.
Вот был знаменитый случай с руководителем Гематологической службы ГКБ № 52 Еленой Мисюриной. Это доктор-гематолог, которую приговорили к двум годам тюрьмы. Я скажу откровенно. Вы думаете, им очень важно было посадить ее? За скобками остается 15 миллионов рублей. Два года тюрьмы и 15 миллионов — для адвокатов, для родственников, для возмещения всех потерь...
— Про вас известно, что вы не пьете, курить в 50 лет начали и лет через пять бросили. Это семейная традиция? Отец тоже был непьющий?
— Нет, подождите. Что — семейная традиция? В 50 лет начинать курить? Шучу. Если серьезно, у меня никогда в жизни не было потребности напиться.
— Медики все пьют, мне кажется.
— Вот не люблю я обобщений! Не все. Многие не пьют. И это нормально. Говорят, что перед операцией надо немного выпить, чтобы руки не дрожали. Но у меня они и так не дрожат, без всякого алкоголя. Так что, с одной стороны, как я уже сказал, нет потребности, а с другой стороны, жизнь заставила. Я всю жизнь занимаюсь неотложными состояниями.
Хирургия новорожденных — неотложное состояние. У детей старшего возраста тоже случаются неотложные состояния. Я все время занимаюсь неотложной хирургией. Я 20 лет отработал в Московской области, в МОНИКах. Всю Московскую область исколесил. Вот мы с вами беседуем, а я не знаю, какой звонок раздастся через 30 минут, без прикрас говорю. Ну, жизнь такая. Ну, и что же, пьяненький детский доктор придет, начнет оперировать ребеночка, что ли? Или за руль сядет? Вы чего? Нет.
С курением — да, у меня был такой эпизод в жизни, я начал курить в 50 лет. Очень сложно бросал, очень. Потом еще раз начал, потом повторно бросил. Я вот 25 лет уже не курю, но все равно хочу. И я понимаю, что если я сейчас возьму сигарету у вас — завтра будут опять две пачки в день. Это наркотик. Выдумали эти электронные сигареты. Все это чепуха. Курить можно бросить, я это говорю. Но огромную надо силу воли иметь.
— Я верю. Удивительное дело, конечно, то, что вы за рулем. Люди вашего положения, вашего масштаба обзаводятся водителями, потому что это удобно. Для вас ощущение скорости — это адреналин, да? Вместо никотина и алкоголя вы скорость потребляете?
— Я нормальный водитель. Не могу сказать, что я не гоняю. Но я не Брежнев на «мерседесе», который по Москве гонял. Но если мне дать хорошую мощную машину и поставить ограничитель, скажем, на 60 км/ч, сказав: «Вот на этой скорости 100 км едешь», у меня через 50 км будет инфаркт. Моя скорость 110–120 км. Но могу и меньше. Сейчас куда разгоняться? Пробки сплошные.
— А свою первую машину помните?
— Да, а как же? Даже помню, как я ее покупал. Я докторскую диссертацию заканчивал. А мы получили двухкомнатную квартирку маленькую в Люберцах. И это был 70-й год, и только пошли «жигули», первые модели. Они стоили 5 тысяч 500. И пришли разнарядки. Меня спросили: «Вы хотите?» Я говорю: «Очень хочу». Но надо же жене как-то сказать. Говорю: «Знаешь, там машины выделяют. Давай купим». Она на меня посмотрела и говорит: «Ты сумасшедший, да? Как мы купим? У нас ребенок. Мы живем от зарплаты до зарплаты». — «А если я одолжу деньги?» «Ну, — говорит, — одалживай». В полной уверенности, что я не смогу: надо ведь было уже на следующий день платить. И когда я побежал по друзьям-товарищам и собрал эти деньги, и пришел с чемоданом и вывалил из него купюры: «Вот деньги на машину», — более несчастной я свою жену никогда не видел.
Но она меня спасала, машина. Потому что по Московской области я ездил на «скорых». Водители разные. Где-то раза два или три я разбивался, и в кюветах валялся, и с переломами различными. И потом я сказал себе: я свою жизнь доверяю себе.
И я на все служебные вызовы по Московской области ездил за рулем сам и в любое время. И в Московской области нет ни одного хирургического отделения, где бы я не оперировал.
— Ну, я не знаю, как мировая медицина, но страна точно стоит на таких людях, как доктор Рошаль: большое вам за это спасибо.
— И вам спасибо.
СПРАВКА
Леонид Михайлович Рошаль родился 27 апреля 1933 года. Педиатр, хирург, профессор. Президент Научно-исследовательского института неотложной детской хирургии и травматологии с 2015 года, директор НИИ неотложной детской хирургии и травматологии (2003–2015). В 1990 году стал председателем Международного комитета помощи детям при катастрофах и войнах. В 1992 году возглавил Международный благотворительный фонд помощи детям при катастрофах и войнах, созданный, чтобы обеспечивать транспортировку, покупку оборудования и питание врачей, входящих в международную бригаду. Участвовал в спасении детей во время землетрясения в Армении, помогал детям, пострадавшим во время революций в Румынии, войн в Ираке, Югославии, Чечне, во время землетрясений в Японии, Египте, Афганистане, Турции и Индии. Вел переговоры с террористами во время теракта на Дубровке и при захвате школы в Беслане.
Источник информации: Интернет-портал «Вечерняя Москва»
